Нa сцeнe — свeтящийся шестисторонник в нeoнoвoм aбрисe. Двa чeлoвeкa — нeмoлoдoй, в бeлoм, пo виду курoртнoм кoстюмe свeтлoй ткaни и в фeтрoвoй шляпe, a мoжeт, и в сoлoмeннoй. Пoдoзритeльнo спoкoeн и зaгaдoчнo гoвoрит чтo-тo прo гипнoз. И мoлoдoй чeлoвeк — пaрeнь кaк пaрeнь: xудoй, длиннoнoгий, дoтoшный. Нo иx рaзгoвoр чтo-тo мнe нaпoминaeт… Кaк жe, кaк жe, да что вы?, кoнeчнo — Мoсквa, вeчeр, Пaтриaршиe пруды и прoфeссoр, кoтoрый в стaлинскoй Мoсквe вeдeт пoдoзритeльныe бeсeды. И этoт, в бeлoм кoстюмe, прoизнoсит зaгaдoчныe фрaзы — мoл, другoe прoстрaнствo, мoл, тeлeпoртaция. Мoлoдoй слушaeт eгo, oткрыв рoт.
— A сeйчaс, — дoбaвляeт «курoртник», — мoжeт пoтeмнeть в глaзax. Нe нaдo бoяться. Прoслeдуйтe зa мнoй в тoм жe нaпрaвлeнии.
И шелковица жe зaигрaлa музыкa — живaя, нe плaстмaссoвaя с кoлoнoк. Музыкaнты сидят у сaмoй сцeны. Мaрк Зaxaрoв «фaнeру» в свoeм театре мало-: неграмотный допускает — только живой нота. И вышли парни с барышнями, высокие, гибкие такие, составили три испарения, и пары начали в такт музыки дрожать. Где все происходит? В Москве, в Подмосковье промеж березок? И какое это благоп — свободные 60-е? 80-е, постолимпийские? Красивые испарения невыученно, неспешно-небрежно танцуют.
Просто так начинается «Капкан» — последний вампука Марка Захарова. Он приставки не- дожил до премьеры каких-ведь два месяца. Премьера была назначена сверху 2 декабря, афиша подписана и отправлена в распечатка. Дошивались костюмы, мастерские театра доделывали декорацию, артисты ждали своего режиссера с больницы, куда он внезапно попал в августе. «Марк Анатольевич. Некто поправится. Он вот-во выйдет и доведет спектакль раньше ума» — так, наверное, думали они по сей день, но разными словами. А возлюбленный… В последнюю субботу сентября… Холодную, ветреную, недобрую… Заутро на казенной койке в первоклассной больнице повернулся бледным своим носатым из себя к больничной стенке и тихо уснул. Без возврата. Навсегда…
И вот теперь держи его месте в темном зале, у столика сидит его дочушка — Александра Захарова, Саша, — заканчивает утренник за отца. Каждый табель, с утра до вечера… (на)столь(ко) на девятый день, очнувшись с похоронного морока, актриса Захарова попробовала померять на себя не свойственную ей образ — режиссера.
И вот теперь сидит точно по центральному проходу ленкомовского зала, разбивающему партер получи неравные части. Рядом — Гуля Фокин, который всегда был объединение правую руку от Клеймо Анатольевича, следил за его спектаклями, делал в них актерские вводы. Безупречный ассистент, некогда выбранный с актеров Мастером.
Фото: А.Стернин
Пора от времени Саша останавливает репетицию, почто-то говорит: в голосе ни духу твердых ноток, и почему-в таком случае постоянно извиняется перед товарищами, с которыми до этого часа вчера выходила графиней в феерическом «Фигаро» и неразлучно со всеми неслась в радостном галопе.
Захарова — Юматову: Вавуся Сергеевич, извините ради бога, извините, хотя тут надо поддать. Хоро, гениально. Пожалуйста, не обижайтесь получи меня, но так, может водиться, лучше.
Такие политесы — сие от неуверенности на этом месте — невыгодный ее оно, не ее. Возлюбленная — актриса, ну какая, бери фиг, она режиссер? Эдак думают многие. Как чувствует себя возлюбленная по другую сторону рампы? Спрошу ее volens-nolens, лучше всего — во хронос антракта.
А парня, что в сцене, зовут Юрий (Лексейка Поляков), он азартен. Симпатия — программист, севший не в ту электричку и повстречавшийся возьми платформе с неким профессором Зелениным (Вавуля Юматов), и теперь чрезвычайно доволен экспериментом, предложенным ему случайным знакомцем.
— Я с вами, — говорит симпатия вдохновенно, — ничего не боюсь. Перебрасывайте меня, — говорит, — гораздо-нибудь подальше… Отныне. Ant. потом я услышал, нет, увидел, что-нибудь искомое. Вы простой серпастый гений.
— Да нет!
— Гениальность, гений!
Музыка. И тут Александра Захарова встает и резко яко подходит к сцене — может, недовольна нежели? Но вместо того, затем чтоб начать делать замечания, быстренько (до поднимается к артистам и без перехода входит в осуществление, как в другую реальность. Режиссерская — правда другая. И, что интересно, чтица Захарова не кажется ми в ней чужой. Как а так? Она — актриса и изначально была назначена отцом держи роль, в которой на самом деле аж три женщины — некая Тора, некая Заславская и «Чайка» (яко, в кавычках, написано в программке). А в «Капкане», наверное, у всех так — по три, а так и четыре персонажа на одну актерскую душу. Как бы то ни было, не у всех: у Димы Певцова — чем) один товарищ Сталин. Который ж вы хотите — то ж Сталин, безлюдный (=малолюдный) какой-нибудь там партиец. Даже если двойника его играет Водан актер, грузин, между прочим, — Леван Мсхиладзе.
А Александр уже в сцене — своя средь своих. На ней костюмный вечерний костюм — черные брючишки, зауженные книзу, а пиджак был способным бы считаться вполне себя деловым, если бы малограмотный отдающие черным, каким-так мокрым блеском борта пиджака.
Угоду кому) своей последней в жизни постановки Маркуха Захаров опять выбрал прозу постмодерниста Сорокина — рассказы с сборника «Белый квадрат», герои которых путешествуют закачаешься времени и попадают то в 30-е годы прошлого века, так в оттепельные 60-е, то в мутные нулевые.
Ася Захарова. Фото: А.Стернин
Телепортацию числом Сорокину (из того, по какой причине я вижу) Захаров задумал торчмя-таки головокружительную, в некоторые моменты хоть оторопь берет от свободы фантазии его, насмешливости, иронии, невольно переходящей в ёрничество. Да, вне шуточек и тут не обошлось: неожиданно на портрете Карла Маркса выросли… Не двигаться!, до главного политэконома, для чего-то разбудившего (черт его побери) м юного Ульянова-Ленина, кроме дойдем. Два сезона отворотти-поворотти Марк Анатольевич поставил «Опричника», обаче, изрядно переработав первоисточник, дописав, переписав, убрав. Однако Сорокину нравилось, как работает Захаров с его произведениями.
— Познакомься с моим бывшим мужем, — скажет Александр, но в данный момент Вика, своему программисту, невнимательно тряхнув волосами, и ее теревшийся (Павел Капитонов) радушно протянет тому руку. Бывшие супружеская пара и новые возлюбленные ведут наравне бы светско-интеллектуальные беседы.
— Конец-таки вы полагаете, аюшки? великая русская культура в самом крайнем случае восстанет изо радиоактивного пепла?
— Даже чрез бетон прорастают цветы.
— Ужели а если бетон радиоактивен?
Хакер ошарашен: «Со мной что такое?-то случилось. Я перестал ощущать шанс. Я не понимаю, где я». А Вика ему учтиво так: «Если пить с утра до самого вечера, можно допиться прежде зеленых чертей. А дальше — войти в суть вопроса с белой горячкой».
Но в лиричные 60-е внезапно вламывается человек с ружьем. В таком случае есть с автоматом и в военной форме советского образца конца 30-х (гимнастерка с околышками до воротнику и все такое). Садится следовать стол, и начинается допрос с пристрастием что за-то молодухи в летном комбинезоне, в каком аэродромная обслуга ходит объединение полю меж стальных птиц и сталинских соколов.
— Выкладывай быстро, у меня еще цифра допроса с расстрелами.
В злодее узнаю Саша Збруева, и вот опять малограмотный устаю восхищаться — в его годы (н 80 отметили!!!) владеть такую прямую спину, упругую походку — сие ж как надо жить?! Задерживаться королем не только сцены, хотя и фанатов ЗОЖ (здоровый икона жизни, кто не знает). Так никакого особого ЗОЖа в жизни Аля Викторовича нет, да и начиналась возлюбленная знаете где? В сталинском лагере, идеже-то на севере, несравнимо в конце 30-х сослали его, трехлетнего, с матерью, осужденной во вкусе жена врага народа. А судьбе было угодно, чтоб возлюбленный выжил, вырос, в 18 полет вытянул свой счастливый студик, снявшись в своей первой картине — «Звездный билет», дай тебе проснуться знаменитым. А потом корпуленция звездным артистом Марка Захарова.
— Несть, ты объясни: и как сие твой летчик катапультировался непропорциональный наводкой на дачу товарища Кагановича Лазаря Иосифовича?
— Моисеевича, — поправляет допрашиваемая (Буква Юганова).
— Я и говорю Лазаря Моисеевича. Крышу, понимаешь, пробил и немножечко своей задницей не убил товарища Лазаря…
Сверху сцене, как в хорошем детективе, напасть все запутано — времена, лица, действие. Входит Сталин в сером френче. Получи стене портрет Карла Маркса, с которым в решенный момент произойдет каверза. А засим всплывет его последователь-некрофил, Ульянов-Ленин. Но его последняя спица в колеснице не играет, потому точно Ленин–то в «Ленкоме» гипсовый. А который ж гипс играть станет? Спирт же гипс!
Чем после этого продвигается репетиция сумасшедшего образ действий, тем больше я узнаю и малограмотный узнаю почерк Марка Захарова. Спирт, но какой-то другого пошиба — особенно дерзкий, свободный, минус внутренней цензуры. Знал ли, подобно как «Капкан» станет последним его спектаклем в этом мире? Который-то чувствовал, когда уходил с театра на летние отпуск? Все это я должна задать вопрос у его единственной и любимой Саши…
В антракте, порой она всем уже аминь сказала, мы сидим с ней у столика, идеже всегда сидел ее эпохальный отец. Не могу схватить, чего в ней сейчас более — усталости или волнения, предпремьерного мандража тож боли? Но то, по какой причине «Капкан» — особая премьера в истории «Ленкома», — сомнений на гумне — ни снопа. Саша говорит:
— В июне был собран бенефис в репзале. Практически папа есть всю пьесу, в его голове постановка был полностью готов, же какие-то сцены без- успели развести, например, мои, закачаешься втором акте.
— А что говорил Маркуся Анатольевич? Каждое слово его сейчас кажется таким важным, поелику что последнее и многое может истолковать.
— «Это мы потом возьми сцене сделаем», — говорил спирт мне. Мы летом бездна разговаривали с ним и о пьесе, и о постановке. Же когда в тот страшный журфикс, 29 сентября, его безлюдный (=малолюдный) стало… мой круг схлопнулся, я думала, сойду с ума, и до сей поры остановилось. А день премьеры — 2 декабря — назначил некто. И через девять дней… Понимаешь, я его дочерь — плоть от плоти, пролонгирование его. И через девять дней я в сие кинулась. Как с высокой много — без парашюта и страховки.
— Ну-ка по порядку: что успел произвести Марк Анатольевич?
— Много: успел остаканенный костюмы у Евгении Образцовой — в эскизах, трендец подписал. Он впервые с ней работал, и костюмы то правда замечательные. И был уже модель — у Мариуса Яцовскиса, видишь, какая прекрасная украшение. Полностью была готова только лишь музыка Сергея Рудницкого, и пишущий эти строки под нее репетировали. Хотя баян на выход Ленина придумали ранее на репетиции.
Когда родимый, ну в общем… я основные принципы рыться в его архивах, у него была сделана раскадровка, и с-за того, что да мы с тобой с ним все обсуждали, я знаю, несравнимо идти. Я залезла в его усталый портфель, и там… заметно, как он работает: смотри он прописал текст Юматову, а вслед за тем отцу приходит мысль, и спирт добавляет кусочки. Но что! Подклеит на страницу кусочек с мыслью и до этого времени надпишет: «отогнуть». Как мнимый специально для меня сие было сделано.
— В спектакле несвободно много актеров, причем разных поколений. Подобно ((тому) как) они тебя восприняли в качестве режиссера?
— Симпатия вырастил несколько поколений артистов «Ленкома». И ажно те, кто недавно пришел в варьете и немного успел поработать с Марком Анатольевичем, поняли, чисто такое школа Марка Захарова. И наша сестра оказались одной семьей, которая делает его постановка. Я очень благодарна Диме Певцову, Вите Ракову, Владимиру Сергеевичу Юматову, Александру Викторовичу Збруеву, Антону Шагину — меня лишних) начали слушать, мне верят. Аж при Захарове иногда для репетициях артисты позволяли себя немножко лентяйничать, а сейчас — несть. Все друг другу помогают.
Тося Шагин. Фото: А.Стернин
— Может присутствовать, ты успела за сии сорок дней репетиций проникнуться себя режиссером? И гены проснулись, которые были, однако спали?
— У меня никогда никак не было претензий быть режиссером. Я — статистка. И отец меня считал хорошей актрисой. Правда не сразу признал сие. Вот, видишь, это стульчик Марка Анатольевича — на него маленький человек ни разу не сел. Сие его место.
— Ты в зале, твоя милость и на сцене. Режиссерского опыта — ничтожество. От такого можно впасть в помешательство.
— Это как по лезвию идешь: надо выбегать, играть, а потом повторяться и… Сейчас думаю: гляди я раньше все время спорила с отцом держи репетициях, что-то доказывала, а сиречь это было неправильно, полагается было слушать его, пропускать мимо ушей… Сейчас мне ужас азартно, но это нуль не значит. Не знаю, будто будет дальше, есть впечатление, что я куда-то лечу. Же, с другой стороны, есть аппарат в голове и голос: я слышу, ровно он меня ругает: «Не порть породу».
— Во вкусе ты думаешь: он предчувствовал специфичный уход? Понимал, что, может оказываться, делает последний спектакль?
— Нате какой-то репетиции получай начальном этапе он неожиданно спросил: «А без меня ваш брат сможете спектакль поставить?» Юматов ответил: «Да, всего это будет другой спектакль». — «Да? Неужели тогда давайте репетировать». Симпатия вдруг много стал басить со мной про содержание. Но я… я билась вслед за его жизнь, не допускала мысли, что такое? все будет иначе. Кроме него мне пришлось окинуть глазами на это произведение другими глазами — его глазами. И я хочу нафигачить спектакль, как его есть бы Марк Анатольевич. Только у меня, как у него, никак не получится, он — великий постановщик. Он совершенен. У меня задолго. Ant. с сих пор есть реакция позвонить и спросить… Очевидно, это безумием кажется, да у меня ощущение, что некто мне подсказывает, помогает. Я бы хотела, с целью это был его постановка. И я себя считаю в первую каскад дочерью. Я — дочь, а потом притвора.
